После Измов

Впервые опубликовано в интернет версии "Новой газеты", ссылка не найдена.

Рыночные маргиналы

Помню, как я чувствовал существование социалистической идеологии: как единственной идеологии в окружении хаоса океана капитализма. Неважно, верны ли были предпосылки или нет. Неважно, свойственно ли человеку нутряное нежелание иметь в частную собственность заводы или нет. Если да—то социализм верен, если нет—пусть человек привыкает. Главное—это была идеология на иных принципах, иных постулатах, иных допущениях. Это была идеология, не жизнь вообще, просто так. С ней можно было соглашаться, бороться, по отношению к ней—самоопределяться...

Помню, как развивался мой личный развал идеологии социализма: через джинсы, через кока-колу, через супермаркеты зарубежа. Там всё есть! Там—свобода! Да, свободы в нашем конкретном строе не хватало, особенно—свободы слова. Свободный рынок идей! Это мне очень нравилось. Потому что я—лично—вышел бы на этот рынок и, если бы у меня были деньги—купил бы самые клёвые идеи, которые мне бы понравились. Потому что я люблю завирательные идеи. И казалось мне, что, как и в случае со свободным рынком идей, свободный рынок всего остального—наилучший способ для развития. Ибо ведь—конкуренция! Если мы не знаем, куда развиваться и зачем—другие, просвещённые покупатели развития подскажут!

Во всех этих построениях у меня была принципиальная методическая ошибка: я подставлял вместо среднего участника общества, обывателя, покупателя, производителя, предлагателя—себя. Свои устремления, интересы, ценности, соображения.

Между тем у рынка, несмотря на его относительную свободу по сравнению с СССР, был один принципиальный недостаток. Трудноуловимый. Его можно обозначить так: рынок обычно не производит того, что не нужно другим. Или что другим кажется, что оно им не нужно.

Всё, что является продуктом Пушкина, Лермонтова, Канта, да и самого Маркса—всё это было произведено не потому, что было нужно другим, не потому, что был спрос на это—а вопреки какому-либо спросу. После того, как это всё произведено, кто-то превращает это в товар и пытается это продавать—иногда успешно, иногда не очень. Но тогда, когда это производилось, это производилось вопреки потребностям и интересам потенциального покупателя рынка, независимо от них. Независимо—да. Но почему вопреки? А потому, что, спроси их, сделай опрос—никто бы никогда ни за какие коврижки не сказал бы, что  это им нужно. Да они и не знали бы, что—это.

Но теория рынка учла и это. Есть товар, формирующий своего потребителя. Через рекламу заранее сообщают, что людям очень нужен будет очередной гаджет, который вскоре будет произведён и поступит в продажу. Человеческие массы—внушаемы. Рынок создал механизмы внушения, более гибкие и умные, чем пропагандистская машина советских и нацистских времён, чтобы обеспечивать себе спрос. Иногда этот механизм используется для рекламы интеллектуального товара. Скажем, Маркс вновь рекламируется на афишах в метро Лондона. Да и вообще философия: «Хотите понять, как жить? Читайте философов!». Или—помню—несколько лет назад я прочёл огромную статью в «Московских новостях» про двухтомный роман Максима Кантора. Меня заинтересовали эпитеты, обещание нового, мощного, искусства, интеллекта, того, сего. Пошёл в «Билингву», сел и открыл роман, провёл часа два, листая его. Что-то есть, но—... Не купил.

Вывод? Неизвестно, то, что рекламируется, будет соответствовать обещаниям или нет. И всё же, если рынок сознательно возьмётся за рекламу интересного, интеллектуального, трудоёмкого, творческого—разве не будет способствовать его возникновению? Будет... Но... прибыльно ли это? Сколь людей ни уговаривай, почитать Маркса возьмутся единицы. Можно даже уговорить, чтоб купили, наверное, но уж чтоб читать... А раз уж так—то и покупать перестанут. Ведь рынок! Свобода! Не заставляет никто держать томики на полке в гостиной! Маркс, Кант или Пушкин—это другой товар. Да, его можно рассматривать как товар во временной протяжённости: Канта и Маркса во всемирном масштабе, а Пушкина в истории России и СССР, наверное, покупали столько, что это больше, чем любой кратковременный бестселлер, даже бестселлер соцреализма с многомиллионными тиражами или «Гарри Поттер». Или сравнимо. Но тут вступает в силу другой закон свободного рынка: стремление к прибылям здесь и сейчас, возможно быстрее с возможно малым количеством затрат (из чего происходит стремление к сверхприбылям и возникновение монополий и т.д.).

Желание странного

Рынок формирует своего покупателя, и не в сторону желания странного, а именно в сторону желания странного, т.е. бессмысленого... И чем больше он, чем более он всеобъемлющ, чем более он всепокоряющ, этот свободный идеальный рынок, тем меньше будет он стремиться обеспечивать интересы такого маргинала, как я. В США я не мог найти записей или дисков песен Шарля Азнавура. И даже Битлз там трудно было найти. В книжном магазине с сотнями тысяч различных томов не было Шеспира. И так далее.

Рынок ориентируется на массовый спрос, на приоритетный спрос, и формирует своего потребителя в соответствии с этим. Отсюда и—успех демократичных кока-колы и макдональдса.

Но, скажут мне, всё же есть же в рынке и нишевые участки? Есть игроки, заранее согласившиеся, что, ради той или иной цели, скажем, традиций, или старомодности, или каких-то не очень массовых ценностей, мы отказываемся от сверхприбылей и будем выпускать то, что необходимо маргиналам—и будем концентрировать маргиналов, производящих маргинальный продукт.

Как Фолкнер обманул меня, преподнеся капитализм как нечто привлекательное

Не то меня убеждало в том, что капитализм хорош, что в США есть джинсы задёшево и кока-кола,—а то, что плюс к этому в США также был Уильям Фолкнер. И выживал как-то, писал, романы публиковал, деньги получал и жил. Правда, и для Голливуда приходилось корпеть, чтоб денежку сделать, но всё же написал же он двадцать гениальных произведений, несмотря на весь этот рынок да ещё и благодаря ему! И даже, как я слышал, усадебку имел! Или—в Южной Америке—Маркес. Или—Борхес. Правда, они как-то умудрялись подрабатывать по-иному, Маркес—журналистикой, Борхес—библиотекарством, а Кортасар—так тот вообще чуть ли не послом во Франции был и, вместо того, чтобы прямыми своими обязанностями заниматься, романы точил! Манкируя своими обязанностями? Обманом? Обманом государства? Как знакомо! Как если б мы—ну почти как в советские времена—сидели на зарплате мнс и писали бы под псевдонимом Эбони Кларк какие-нибудь женские романчики!

Короче. Всё же, Фолкнер был. Однако... Вот закавыка: только до 1962 года... Затем он умер, и Хемингуэй, и все остальные умерли или постоянно умирают, и всё, что с тех пор производилось великой американской литературой, несмотря на отдельные случаи таланта, вполне засовываемо в категорию «университетской литературы»! Т.е. неуниверситетская, но фундаментальная (ставящая фундаментальные вопросы бытия ребром) литература в Америке тоже умерла!

Да, может, в испаноязычном мире или в Германии, или во Франции, скажем, ещё есть журналы, в которых можно рассказ напечатать и прожить на эти деньги месяц—скромно, бедно, но—прожить... Как делали Эдгар По ещё в начала 19-го века, Вильям Сароян, Рэй Брэдбери в веке 20-м и т.д. Не знаю. В Америке, да и в Англии, да и в бывшем Советском Союзе—такого уж нет. Давно. Там—это закончилось раньше, чем здесь. Там поэты ушли в контент-продюсеры, и в лучшем случае их отдельные строчки пишут на стенах в метро, как рекламу. Не заранее обдуманный рассказ для данного журнала, не под тему, а—вначале водохновиться, написать его—затем послать в 20 журналов (где они, эти 20 журналов, печатающих рассказы?) и—победа! Один из них публикует и платит тебе гонорарчик реальный... 

К сожалению, как квартал Красных фонарей в Амстердаме—это мастодонтное явление даже если и есть всё ещё во Франции или в Германии—похоже, уже исчезает...

Философы-культурологи бъются, пытаясь объяснить, куда же девалась эта система производства интеллектуального, фундаментального труда. Ведь что такое рассказ Брэдбери или Сарояна? Это совмещение развлекаловки (легко читать) с гениаловкой (продвигает знание человечества о себе самом, саморефлексию человечества движет вперёд). Культурологи, скажем, постановили, что умерло разделение понятий высокая культура и популярная культура (popular culture; как бы перевести? Общественная, что ли, культура, массовая)...

Постмодернизм попытался объяснить, что происходит. Адепты рыночных ценностей приводят в пример развитие интернет технологий и текстов на альтернативных носителях, объясняя, почему, скажем, книга уже не будет таким единственным носителем текста, как ранее. Приводят в пример газеты—ведь несмотря на все альтернативные носители, не вымерли! Изменились, но не вымерли!

Ностальгия по цельнометаллическому электрочайнику

Как возник интернет? Возник он из американского ВПК, как и многое технологически инновационное и при этом дешёвое, которое возникает из ВПК—как дешёвые цельнометаллические электрочайники советской эпохи, или аллюминиевые вёсла для байдарок—всё то, что я так любил в СССР. Ибо это—технологии, в которые при их создании необходимо вкладывать средства—а можно средства и частично заменить чем-либо, скажем, шарашкой—а после создания рынок их уже подбирает (если позволят и если не материалоёмкие, как чугунные чайники) и развивает, и использует...

И что же теперь будет? а будет следующее: рынок будет развивать товар, который в принципе засовываем в инфраструктуру интернета. Возникла новая инфраструктура—и рынок будет создавать товары для неё, ибо она—массовая. Также, как журналистика не умрёт, несмотря на любые новые носители, смену носителей, перипетии с носителями—ибо журналистика—феномен массового рынка, древнейший феномен. Также, как проституция не умрёт, несмотря закрытие любых остаточных кварталов красных фонарей—потому что любой массовый товар соответствует некой инфраструктуре распространения: образы инфраструктур и журналистики, и проституции, и интернета (сети, паутины) заложены в наши человеческие тела. Если изолировать человека, лишить его возможности, он не будет узнавать новостей, покупать тела других людей и проверять имейл. Но он будет ждать любого удобного случая, чтобы подключиться! 

Среднестатистический, то бишь, человек. Независимо от национальностей и рас, и даже гендера и почти независимо от возраста.

Долой маркетинг?

Рынок—если его оставить на саморазвитие—есть соотношение равных (покупателя и продавца), есть процесс уравниловки (стремления к эквилибру между двумя), поэтому он никогда не позволит возникновения гениального всплеска в определённых областях. В технологии—позволит, ибо технология—это всегда способ для рынка достичь новых потребителей. А в производстве странного (горних технологий?)—не позволит. Ибо странное производится вопреки данному типу общества (как бы оно ни было глубинно предопределено самим обществом), вопреки данному рынку и навязывается на шею общества, на шею рынка, который затем ищет, под что же это приспособить? Достоевского можно приспособить под Эйнштейна—который, по собственному признанию, не создал бы своей теории относительности, не читай он Достоевского... А Эйншейна под что? Под Бора или Сахарова? Или под постмодернизм? Всё относительно?

Наш маркетинговый образ человека—образ человека-потребителя в нашей маркетинговой душе или голове—предопределяет, что же мы хотим под него создать? Чтобы он купил? Если создавать образ маркетингового потребителя по своему образу и подобию—то мы ошибёмся, и никто товар не купит? Ибо они—не мы? Надо исследовать и создавать маркетинговый образ человека вопреки своему образу и подобию—и тогда товар купят?

А мы сами-то купим наш товар? Это—тест, который часто делают компании. Но те компании, которые производят что-то, нужное им же самим—обычно производят что-то интересное. Те же, которые честно отчуждают себя от своего потребителя, именно вот эти-то самые компании и занимают место тех, кто мог бы производить странное...

Что же? Я ратую за жванецко-советский вариант магазина для продавца? Пораженческую университетскую литературу? О нет! Дело в том, что в случае отчуждённого от потребителя производителя, когда говорят: вглядитесь в потребителя! Произведите для него! На самом деле, даже не осознавая оного, имеют в виду: вы не производите ни для кого! Вглядитесь в себя! Произведите для себя! Вся система маркетинговых исследований «других», этих неизвестных таинственных потенциальных потребителей—от лукавого: краткодышащая рыночная попытка создать новый рынок для маркетинговых исследователей, для социологов, последней и высшей стадии беспардонной лжи. Бедные социологи—одни из самых расколотых, шизофренических творческих профессионалов современности...

Капитализм—бесформенное понятие?

«Ты не имеешь формы, как вода или пар»

Щекн у Стругацких. «Жук в муравейнике»

Помню, как поразил меня момент, когда советский строй распался, своей чистейшей философской парадоксальностью: мы въехали в капитализм, т.е. в строй, который существует как бы вообще! Несозданный человеческими руками! В чистейшую онтологию! В жизнь, как она, якобы, есть! Как же умудрились дать этому наименование? Назвать это? Определить? Как умудрился Маркс найти обозначение для этого—естественного окружающего? Он-то умудрился, так как верил, что определил естественно-исторические стадии развития человечества: первобытно-общинный строй, рабовладельчество, феодализм, капитализм, социализм, коммунизм... Но без последующей стадии—капитализм перестаёт и сам быть стадией...

Капитализм в такой интерпретации—сродни таким словам, как Мир Божий, Космос, Ойкумена... Мы въехали в нечто неискусственное! Существование осознанной альтернативы делало капитализм идеологией. Смерть осознанной альтернативы превратила капитализм просто в условия жизни. Это и имел в виду, наверное, Фукуяма, говоря о смерти истории. История умерла с советским строем. Правда, он говорил это полунеосознанно. Что бы там ни говорили, как бы ни пытались управлять капитализмом, он—вещь естественная. Им—только частично берутся управлять, не предлагая гарантий успеха. Т.е. человек отказался от варианта искусственного развития—советского строя—и вернулся в естество! Это естественно—быть эгоистом! Это естественно—желать иметь весь мир! Естественное—красиво!

Что делает капитализм с естественным? Он его выводит в светлое поле сознания: трахаться—естественно, поэтому давайте не будет вокруг этого разводить всякие бодяги. В Советском Союзе был свободнейший, хаотичнейший секс (в северных районах), но «секса не было»! Т.е., он не был выведен в светлое поле сознания общества. То, что из-за тех или иных причин исторически, и зря, было объявлено постыдным (и, следовательно, (полу) тайным)—перестаёт им быть! Человек цивилизуется! Тампакс, презервативы, тёрки для пяток—в телевизор! На рекламу!

Естественное ограничивается рыночными методами, неискусственно: вот и теория свободы Айзии Берлина, возлюбленного Ахматовой. Моя свобода заканчивается там, где начинается твоя. Естественное ограничение естественного.

Не надо пытаться думать обо всём человечестве, не надо иметь глобальных идеалов—живи естественно! Рынок—всё утрясёт! Думание обо всём человечестве—Кант, Гегель, Маркс, советский строй—исчерпали себя! Любая монологичная теория о счастье всего человечества разом, и чтоб никто не ушёл убиженным—от лукавого! Порождает тоталитаризм! Враг открытого общества! Думай о себе, имей личные принципы и ценности и хаотично борись с другими подобными себе за торжество своих идей, но—только лишь частных, индивидуальных идей—и правил соблюдать не надо: капитализм за тебя соблюдёт: перегнёшь палку—схватят и приговорят. В великих идеях нет нужды, они—путь к мировым войнам! В безграничном капитализме тоже войны бывают, но—безыдейные—и только лишь частные. Сколь ни увеличивай размер военной воронки, она не превращается в мировую!  Сколь ни старался Бин Ладен...

Диктатуру смысла—паразитам?

Экстремальный капитализм не приспособлен для навязывания человечеству реальных масштабных идей, для производства массового, но фундаментального интеллектуального продукта. Частичный капитализм, или социализм—ещё даёт для этого шанс: как Кортасар, деньги зарабатывать одним способом, а самоосуществляться, фундаментальные вопросы ставить, свои идеи миру навязывать—другим.  Или как в СССР—через творческие союзы—стань членом литфонда, иногда пописывай, там, в «Правду» или в «Комсомолку» и твори основное в стол, для истории! Но в обоих случаях—через обман! Через сокрытие того, что стремишься к странному в основное рабочее время! Через раскалывание собственного сознания, собственной идентичности. И через инфицирование общества этим двойным стандартом, этим вторым, «чёрным» рынком великих идей.

И не признана ещё в мире идея строя, который позволил бы разрешить именно это противоречие! Воображена уже—но не признана! Новый «Капитал» нового Маркса ещё не написан—только лишь конспекты, отдельные статейки, черновики... Отдельные экспериментальные школы производства фундаментальных людей... Отдельные Тхинк-танки (think tank) для свободных творческих идей, поставленных на службу манипулирования обществом заради власть имущих...

А ведь ежу понятно, что людей надо учить, формировать, формовать, вести за собой, лидировать, навязывать им свои великие идеи, помогать им становиться по своему образу и подобию... Ибо человек—создание искусственное, его надо заботливо вести по спирали формирования, и с расколотым сознанием, шизофренически, с расколотыми идентичностями он счастливо не проживёт. Человечеству необходим смысл жизни. Объединение расколотости в единую осмысленную картину. А рынок—не ведёт за собой, он—затухающая воронка: гасит божественное в человеке.

И всегда был смысл жизни необходим. И почти никогда не была достигнута ни одна формулировка смысла жизни, которая бы консенсуально принималась хотя бы значительным куском этого человечества. Ну, может, кроме мировых религий. Но и они сегодня не спасают. Но консенсуса и не надо, и даже приближения к консенсусу: необходимо лишь стремление к производству смысла жизни. Необходим лишь частичный консенсус в одном: что поиски смысла жизни—необходимы. Человечеству необходимо вернуться к пониманию того, что необходимы постоянные поиски смысла жизни. Отрицания его необходимости тоже приемлемы, но—как часть этих поисков! Поиски через отрицание. Через утверждение. И не жизни отдельного индивидуума, это-то рынок позволяет сделать, а жизни Человека. Человека вообще. Т.е.—всего человечества. Это не поверхностная рыночная потребность, а—глубинная, человеческая. И если человек её не осознаёт, то ему надо навязать, надиктовать, вывести из-под пластов его коньсюмеристски сложившейся, ничтоже сумняшейся души, что—да: у него есть эта потребность, у паразита! 

Свободный рынок идей становится реальным только тогда, когда, даже если через навязывание, налаживается производство товара, апеллирующего к высшим потребностям, а не к низменным. Потому что идея—потребность высшая. Свободный рынок идей со свободным рынком—несовместим?

23:49 Апрель 16, 2019