Третья Сила?

Некоторые соображения по поводу романа «Конец вечности» Айзека Азимова.

Обдумать этот роман я дал себе слово ещё в отрочестве. Но до недавнего времени не находил шанса для этого. Отмечу, что Айзек—один из самых интересных писателей в том смысле, что в ряде своих произведений—трёх романах («Стальные пещеры», «Конец вечности», «Сами боги») и в серии рассказов про роботов создал великолепные примеры парадоксального мышления. В то же время, нельзя отрицать, что в художественном отношении наиболее интересен его роман «Стальные пещеры», а в парадоксальном—«Конец вечности». «Сами боги» слабее. Рассказы про роботов интересны и вечны, но не имеют той интеллектуальной нагрузки, что вышеозначенные романы. Другие же его произведения из тех, что я читал (типа про Империю и т.д.), намного более примитивны. Впрочем, может, мне попадались нехорошие переводы, а читал я их на русском, вернее, просматривал. «Конец вечости» же я перечитал на английском.

Итак, что же мучало меня в этом романе? Кстати, после юности и до недавнего времени, в середине жизненного пути, я вновь пытался его перечитать, но не смог: показалось примитивно и не по делу. А недавно вот смог и оценил! Всегда поражался, насколько контекстуальное настроение (здесь и сейчас) определяют интерес к тексту. Такая же ситуация со многими другими произведениями, к примеру, классическими философскими: читать их хочется, и читаются они интересно, только в том случае, если состояние мозгов определённое, т.е. на долгое мышление и продирание сквозь устаревшие термины и взгляды для выжимания гениальной сути настроенное.

В романе есть два парадокса, оба чётко изложенные, и одна гипотеза. Первый—парадокс встречи человека с самим собой. Второй—парадокс цикличности причинно-следственной связи. Гипотеза же—что любые изменения реальности в конце концов перестают влиять на реальность, и она устаканивается обратно.

Именно эта гипотеза позволяет строить повествование. Парадоксы же не разрешаются всерьёз в романе, и в этом-то и причина проблемы.

Начнём со второго парадокса. Чтобы понять этот парадокс романа, необходимо иметь недюжинное воображение. К примеру, если просто вообразить себе вечность как другую, параллельную времени систему (то же время, только такое, в котором отсутствуют меры измерения), то непонятно, почему можно бояться неуспеха предприятия создания луча вечности со стороны учёного 24-го века: ведь если один раз не удастся, то в любое время из вечности можно вернуться во время и вновь попробовать. С другой стороны, ведь при неудаче реальность изменится, и тогда некому будет возвращаться. Но с третьей стороны, реальность ведь упруга, и все изменения в ней в конце концов растворяются, т.е. можно предположить, что то же самое—изобретение луча—произойдёт тем или иным способом вновь, и ко времени присутствия людей вечности в вечности, чтобы помочь тому избретению, всё вновь будет устаканенно, и они не смогут ни помочь, ни помешать, действуя вынужденно, чтобы их мир—все вариации реальности—в целом выжил, в том или ином варианте. Чтобы избежать этого цикла, одна необходимость—неучтённая в романе достаточно—брать тех, кто будет восстанавливать первопричину—из числа наиболее отдалённо живущих, из веков 70 тысячных, скажем, чтобы изменения реальности к тому времени минимизировались бы при любом стечении обстоятельств. Более того, учитывая гомеостаз реальности (возвращение её к самой себе), можно было бы экспериментировать с точки зрения этих дальних веков, чтобы понять, при ничегонеделаньи с их стороны чтО произойдёт с изобретением луча и кАк он проявится.

Однако такое воображение несколько недостаточно: к этому мы должны добавить также и понимание того, чтО такое вечность, иначе непонятно, с какой частотностью цикл (создание своей причины со стороны её эффекта—телеологичность бытия, кстати) должен повторяться: если не понять вечности, то цикл эффект-причина-эффект-причина становится постоянно повторяющимся, и возникает ряд миров, в котором он постоянно происходит, а с какой частотностью—непонятно, т.е. если есть ряд этих миров—то он бесконечен, т.е. данный цикл повторяется постоянно, без частотности (ибо в самой вечности нет измерения).

Да, и это одно из качеств вневременной вечности—что с точки зрения глядящего на неё извне она будет выглядеть как повторение событий (в тех точках, где она соприкасается с временной реальностью) постоянное, частотное, мелькающее. Но она не может так выглядеть, ибо она—вечность. Она не может скукожиться в одну точку, «чёрную дыру», «сверхновую», «чёрную материю», «карликовый гигант», где все события всего мира всегда повторяемы постоянно. Или может? Вот что пропущено в романе.

Вечность обладает свойством вневременности, что означает, что в ней не может что-либо происходить с частотностью, ибо феномен частотности предполагает наличие феномена измеряемого времени. Таким образом, цикл эффекта, создающего свою причину в вечности может происходить только один раз, но это вечный раз. Таким образом, понять вечность проще всего, обозначив его как парадокс того, что при её соприкосновении с темпоральной измеряемой реальностью она повторяет нечто постоянно и при этом это нечто происходит только один раз.

Можно этот парадокс представить себе так: если мы смотрим из амбразуры вечности на темпоральную реальность, то видим нечто цикличное, повторяющееся с определённой частотностью, постоянно. Если же смотрим из амбразуры темпоральности в вечность, то видим один только круг, медленнейший процесс происхождения (не в смысле откуда, а в смысле происходящего) одного цикла событий, которые, при соприкосновении с темпоральной реальностью (где они и происходят), видятся как повторяющиеся с определённой частотностью. Это меняет наше понимание реальности, даже если вечности нет.

Обо всём этом не раз думали многие люди, намного умнее, чем я. И поэтому я здесь, быть может, повторяю азы человеческой мудрости, являющиеся открытием для меня. Но вот что следует из вышесказанного: что Вечность—это Медленность. А какой бы медленной вечность ни была—медленность есть измеряемость. Таким образом, мы или имеем только относительную вечность, т.е. просто медленность, или настоящую Вечность, и она тогда должна быть Неподвижна. Всё это было бы в порядке, если бы не один вопрос, который возникает из экзерсисов Айзека: если Вечность Неподвижна, чтО же заставляет людей, проникая из Времени в неё, бултыхаться обратно во Время и изменять его? Почему, проникнув в Вечность, они не застывают в неподвижности? Какая сила заставляет их двигаться? Таким образом, мы с необходимостью приходим к пониманию того, что есть Третья Сила, или Третье Неизмерение, Третье Неизмеряемое, в дополнение к Вечности и Бесконечности. Или же соприкосновение Вечности и Бесконечности создают эти завихрения, которые заставляют или помогают людям двигаться из Бесконечности в Вечность и Обратно.

Тут же возникает вопрос: а в Вечности Бесконечность отсутствует? Или, может, они взаимопереплетены? Или взаимопараллельны? Прав ли я, когда, говоря, что человек переходит из измеряемого времени в вечность, заменяю это выражение тем, что говорю, что человек перешёл из Бесконечного в Вечность? Это один цикл вопросов.

Интересно также обсудить соотношение измеряемости и Вечности времени, сравнив с соотношением измеряемости и Бесконечности пространства. В пространстве мы видим, что мы берём произвольные его куски за модель, эталон, и измеряем ими доступные нам его части, никогда не доходя до Бесконечности. То же самое мы делаем со временем. Может быть, тогда, соотношение Вечности и измеряемого времени не постижимо как соотношение двух параллельных, хотя и пересекающихся миров, а как соотношение волюнтаристской, произвольной, условной бессмыслицы и мира, по отношению к которому эта бессмыслица бессмысленна? Хотя она не бессмысленна с точки зрения наших возможностей её предпринимать (высшая степень свободы—поступать бессмысленно) и/или с точки зрения нашей необходимости как-то поступать в данных нам возможностях, чтобы выжить?

Итак, Третья Сила может быть: Третьим Измерением (не Вечностью и не Бесконечностью), соположением этих двух Сил, или, наконец, силой нашей мысли и воображения—если предположить, что они нам даны не просто так, т.е. опять-таки—Силой нашей Воли поступать Свободно. В последнем случае получается, что телеологичность мира вновь доказана, т.е. что воля, мышление и воображение даны человеку не как результат, не как следствие развития физических натуральных процессов, а, даже если так (нам видится в измеряемом времени, где прошлое предшествует будущему), то даны как результат эффекта соотношения Двух Сил, или как нечто, помогающее в некотором смысле «справиться» с Двумя Силами, войти в Них и сделать что-то в Них, изменить их соотношение случая под названием «как если бы нас там не было»,  т.е. телеологически Необходимы. Мы вновь и вновь возвращаемся к тому, что мир расположен не от причины к следствию, а от цели к её реализатору (носителем которого является человеческое тело и человеческая цивилизация в данном случае). Этот закон не так очевиден как причинно-следственный, но очевидности обманчивы: солнце очевидно крутится вокруг земли.

Но вернёмся к роману.

Таким образом, сколько раз бы в темпоральной реальности—во скольких бы её версиях, вариациях не происходила причина изобретения луча, приведшая к созданию вечности—с точки зрения вечности это происходит один раз—эффект в лице героя романа должен помочь созданию луча—возниконовению причины—только один раз, и все вариации его действий—это только одно большое и вечное действие.

Здесь гипотеза о том, что волны, поднятые изменением реальности, угасают, очень важна (ср. параллель со Стругацкими). Во-первых, она помогает хоть какой-то устойчивости реальности, даже если относительной. Во-вторых, Азимов невысказанно утверждает, что эффект исчезновения изменений от волн относителен: если взять очень большое событие—говорит он—типа причины возникновения вечности—и если его изменить кардинально—типа устранив того, кто изобрёл луч (или принёс это знание из вечности)—то изменение будет радикальным, и вечность исчезнет (для тех, кто в темпоральности).

Но в таком случае, реальность изменится настолько, что и герой и героиня, которые из реальности были взяты в вечность и затем вернулись в реальность, но очень для них прошлую—исчезнут или видоизменятся кардинально, ибо если прошлое изменилось и изменение не угасло со временем, то будущее тоже полностью изменится. Таким образом, если вечность не возникает, то герой и героиня—самоубийцы, и хэппи энд, предложенный Азимовым, здесь неуместен.

Если же они не изменились, то значит, изменение прошлого не было очень значительным, т.е. волны угасли по дороге, по гипотезе Азимова. А это означает, что базовая система—примитивное прошлое, вечность, секретные века, смерть человечества—не изменилась. Т.е. даже если вечность исчезла, то секретные века (откуда героиня) и смерть человечества не изменились. Т.е. цель не достигнута. В пользу этого варианта говорит и то, что в романе преподнесён хэппи энд для героев—а они могут и не узнать никогда, в отсутствие вечности, что их акции, уничтожив вечность, не уничтожили последующее, и, прожив счастливо свою физическую жизнь в 20-м веке, умереть с чувством выполенного долга, при этом глубоко ошибаясь. В пользу этого варианта говорит также и то, что, по гипотезе Азимова, волны изменений исчезают постепенно. А это означает, что, даже если вечность исчезнет, секретные века остаются, какими были, или почти какими были. В таком случае есть ещё вероятность, что героиня не изменится—так как она из дальнего будущего—из средних веков—а герой изменится до степени исчезновения его личности—так как он из достаточно близких к изменению первопричины времён, до которых волны изменения вполне могут и достичь, если они уничтожают вечность. Опять, как видим, хэппи энд, даже относительный, хотя бы только лишь для героев, находится под дамокловым мечом авторской теории. Эффект бабочки недоучтён, Азимов не доработал-недоучёл теорию Брэдбери.

Таким образом, сам великий Айзек взрывает причинно-следственные связи, логику, предложенную им самим в своём романе. Ведь он вполне мог бы сделать завершение его трагедией любви, типа Ромео и Джульетты, и всё было бы в порядке. Но он этого не сделал, как американец, бакинский еврей (в хорошем смысле, только в хорошем).

Другим, меньшим парадоксом является парадокс встречи человека с самим собой. Ну тут автор даёт ряд объяснений устами одного из действующих лиц. На самом деле этот парадокс не страшен—просто встретиться с самим собой в одной реальности—если человек прибыл из другой темпоральной реальности и столкнулся с самим собой—не опасно. Это может иметь только психологические последствия. ЧтО опасно—если это произойдёт—это если человек из другой темпоральной реальности, погружаясь в иную, оказывается в том же месте и в то же мгновение, что и он сам в прошлом. В таком случае можно себе вообразить следующие последствия: совпадение неполное (какие-то микросекунды не совпадают), и тогда происходит катастрофа: у человека оказываются три руки, или половина третьей руки, и т.д. Не полностью слившись, его тело и мозг не в состоянии выжить в новом симбиозе, и он погибает. Если же совпадение на молекулярно-атомарном уровне и во временном континууме полное, то может возникнуть только проблема психомышления: оказавшийся в своём теле из прошлого человек из будущего знает, что это произойдёт, ибо это уже происходило, и он знает собственный прошлый шок (причём, учитывая первый парадокс—парадокс вечности—он вечно, всегда знает прошлый шок), значит, он в состоянии действовать так, чтобы этот шок имел наименьшие последствия для себя прошлого в момент слияния. Только он в прошлом и только один раз в вечности испытает этот шок. Все остальные он его уже знают. Если он в прошлом вообще осведомлён о возможности путешествий во времени и парадокса слияния, то ему будет легче пережить шок (т.е. его можно предупредить. И тут возникает новый парадокс[1]). Если нет, он всё же может его быстро пережить, и с этого момента, слившись, это он сам так живёт, пока вновь не проникнет в себя. Жизнь его будет совершать постоянно мёртвую петлю, т.е. у него не будет возможности бифуркации, выхода из прошлого тела самого себя в своём будущем, он будет вечным, но не счастливым. Если же он в будущем решит не делать этого—не въезжать обратно в самого себя... То возможны варианты: или его прошлое изменится настолько, что и будущее изменится и вся история исчезнет, и он как личность тоже может исчезнуть, неузнаваемо измениться. Или же произойдёт, действительно, бифуркация и в одной реальности он продолжит цикл (так как его прошлое помнит, что этот цикл был), а в другой уйдёт в новое будущее. Тогда вместе с ним, чтобы это получилось, последует весь реальный мир, т.е. один вариант разрешения данного парадокса—мультипликация реальностей. Опять мы видим, что малое тащит за собой большое, великое, хвост двигает собакой, т.е. достаточно, чтобы был хоть один субъект, который должен возвращаться в собственное прошлое и сливаться с ним, а он решил этого не длать, проявил свободную волю—и тогда весь мир раздваивается и, далее, мультиплицируется с каждым данным случаем.

Опять мы видим телеологичность мира. В реальности, которую мы укротили, любые планы действий ещё не исполнены, и поэтому свобода воли не мешает мультипликации реального мира, она мультиплицирует только модальный мир. Ведь реальностью становится только один вариант действия из всех возможных. В случае же, если возможно действие по отношению к прошлому—то возникают круги или данный мир полностью исчезает, видоизменяется: даже если это не тот случай, когда человек вошёл в самого себя, но возникает эффект бабочки—и мир, опять же, подвергается бифуркации, но тот, предыдущий, по Азимову, исчезает, превращается в модальный, возможный, так как никакое действие не поддерживает его дальнейшее существование. Из этого можно вывести борьбу двух сил-субъектов, как сюжет: один изменяет мир посредством эффекта бабочки, другой пытается его сохранить или восстановить посредством не просто противостояния этому эффекту, а посредством того факта, что он тоже обладает свободой воли и поступка по отношению к прошлому. Возникают два разных равноценных мира в прошлом, а будущее становится миром, который строит своё зыбкое прошлое, и время переворачивается, сохраняя свою логику: в таком случае человечество просто ждёт своё собственное прошлое, а движется оно из собственного (забытого будущего). Это означает, что необходима новая наука: археология будущего, ибо данная гипотеза вполне вероятна.

Остаётся вопрос различия между реальностью и модальностью. Первая проблема обсуждения этого следующая (аспектуальная): если быть честными, то прошлое может превратиться в модальность (изменяемое) притом, что и будущее останется таким же. Таким образом, человек будет жить в зыбкой реальности настоящего, где постоянно изменяется (реализуется один вариант из универсума) не только будущее, но и прошлое. Я оставляю додумывание описания этого варианта читателю.

Вторая проблема обсуждения этого соотношения—между реальностью и модальностью, т.е. возможным, или воображённым/воображаемым/вообразимым—сущностная: чем же,  конце концов, реально и всерьёз отличаются друг от друга реальное и вообразимое? Это я тоже, на данный момент, оставляю на обсуждение читателю.

Вернёмся к человеку вошедшему в самого себя полностью. Не повторив цикла, он может в своей свободе остаться самим собой в достаточной степени или исчезнуть и стать неузнаваемо другим, если изменение реальности окажется слишком крупным. Предыдущая реальность может вообще исчезнуть—и это тоже есть вариант бифуркации/мультипликации реальности.

В романе есть и ещё одна гипотеза: что, пока есть достаточный шанс того, что необходимая причина может произойти—реальность не изменяется, даже если эта причина «запаздывает» (т.е. «ещё» не произошла). И только если она будет полностью изъята из реальности, то последняя соответственно изменится. Не будем анализировать эту очень интересную гипотезу. Вместо этого укажем вновь, что роман входит в интересный диалог с брэдбериевской теорией бабочки, предлагая некие «степени» эффекта бабочки. Однако учтём, что во всех этих рассуждениях мы—и упомянутые авторы—исходим из аналогий того, что путешествие во времени похоже на путешествие в пространстве. Между тем, влияние на первопричину из будущего или вечности необходимо вообразить в более чистом виде, чтобы полнее понять возможные эффекты такого влияния.

[1] Новый парадокс в том, что, если человек может из будущего перейти в прошлое, окунуться в вечность хоть один раз, то получается, что держать его «прошлого» из этого мгновения в неведении об этой его судьбе—накладно. А это значит, что он будет знать с момента своего сознания, чтО ему предстоит, ибо его просветят заранее. И это значит, что он превращается в нечто, движимое судьбой, свобода воли его исчезает, ибо он знает своё будущее. Таким образом, он превращается в У-Януса Стругацких или в сознательного Эдипа—не в смысле матримониальных планов по отношению к своей матери, а в смысле зависимости от судьбы.

13:14 Октябрь 19, 2014